Хотя Майкл предпочел бы остаться на веранде, посмотреть, как они будут вести себя в отсутствие сестры Лэнгтри, но ее предложение было, по сути дела, приказом, так что ему ничего не оставалось, как пройти за ней в палату.

Снаряжение, ранец и вещмешок лежали на кровати так, как он их оставил. Сложив руки на груди, сестра Лэнгтри стояла и смотрела, как он методично раскладывает свое имущество: сначала отстегнул небольшой пакет с провизией, затем на свет появилась допотопная зубная щетка, закопченный, но все равно бесценный кусочек мыла, табак, бритвенный прибор. Все это он аккуратно разместил в ящике тумбочки.

– А вы вообще-то имеете представление, куда попали? – спросила она.

– Знаете, сестра, – ответил он, – я видел немало ребят, у которых от джунглей мозги сдвинулись. А эти совсем другие. Но ведь это отделение тропических психозов?

– Да, – спокойно ответила она.

Майкл достал из ранца сначала туго свернутое одеяло вместе с подстилкой и раскатал их, затем носки, нижнее белье, полотенце, чистые рубашки и наконец шорты. Разбирая вещи, он продолжал говорить.

– Смешно, в пустыне дуреют раз в десять реже, чем в джунглях. Хотя это объясняется довольно просто: в пустыне не чувствуешь, что ты окружен ею со всех сторон, пустыня не давит на тебя. Поэтому там намного легче жить.

– Отсюда и название болезни – тропический психоз. Состояние, возникающее у солдат в тропических джунглях. – Она не сводила с него глаз. – В тумбочку положите только то, что вам постоянно нужно. Остальное закроем в шкафу. Ключ будет у меня, поэтому, если что-нибудь вам понадобится, крикнете… Они совсем не такие плохие, как кажутся.

– Они – отличные ребята. – Легкая улыбка тронула уголки четко очерченного рта. – Я побывал в психушках и переплетах почище.

– А вам не обидно?

Он выпрямился, держа в руках запасную пару ботинок, и посмотрел ей прямо в глаза.

– Война кончилась, сестра. Так или иначе, я скоро поеду домой, но сейчас я настолько сыт всем по горло, что мне безразлично, где дожидаться отправки. – Он огляделся по сторонам. – В конце концов, жизнь здесь куда приятнее, чем в военном лагере, да и климат получше, чем на Борнео. Господи, да я уже сто лет не спал в нормальной кровати. – Рука его потянулась к противомоскитной сетке, чтобы расправить складки. – Домашний уют в полном объеме. Даже мама присутствует. Чего же тут обижаться?

Замечание насчет мамы показалось ей достаточно колким, и она почувствовала себя уязвленной. Да как он смеет! Ну ничего, со временем он избавится от своего заблуждения.

Она продолжала допытываться:

– Однако странно! Не может быть, чтобы вы спокойно согласились с таким диагнозом. Я уверена, что вы совершенно нормальный.

Он пожал плечами и вернулся к прерванному занятию, вытаскивая теперь из мешка книги, которых, как показалось сестре Лэнгтри, было не меньше, чем одежды. Судя по всему, у него просто выдающиеся способности к упихиванию большого количества вещей в маленький объем.

– Думаю, – продолжал он, – я очень долго подчинялся всяким бессмысленным приказам, сестра. Поверьте, мое назначение в отделение для душевнобольных куда менее бессмысленно, чем многие из заданий, которые я должен был выполнять.

– Так вы признаете себя душевнобольным?

Он беззвучно рассмеялся.

– Ну что вы! С моими мозгами все в порядке.

Сестра Лэнгтри почувствовала, что совсем сбита с толку, – это был первый случай в ее практике, когда ей совершенно нечего сказать. Но, увидев, что он снова занялся вещами, она сообразила, как ей быть дальше.

– Вот хорошо! У вас отличные сандалии. Совершенно не выношу стука ботинок по дощатому полу.

Она протянула руку к книгам, разбросанным по кровати. Большей частью современные американцы: Стейнбек, Фолкнер, Хемингуэй.

– А английских нет? – поинтересовалась она.

– Я не могу в них въехать, – отозвался он, собирая книги в стопку, чтобы положить их в тумбочку.

Опять явный, хотя и слабый отпор! Она подавила в себе чувство раздражения, которое показалось ей на этот раз совершенно естественным.

– Почему же?

– Просто это мир, которого я не знаю. К тому же с англичанами я последний раз встречался на Ближнем Востоке, так что английских книг мне купить было не у кого. А с янки у нас много общего.

Поскольку ее собственное книжное образование было исключительно английским и она даже ни разу не открывала ни одной книги американского автора, то ей показалось, что предмет разговора следует сменить, и она снова вернулась к прерванной теме:

– Вы сказали, что сыты всем по горло и вам все равно, где ждать конца войны. Что вы имели в виду?

Он снова затянул шнур на мешке и поднял снаряжение и пустую сумку.

– Все вместе, – ответил он. – Это чудовищная жизнь.

Сестра Лэнгтри опустила руки.

– А вам не страшно возвращаться домой? – спросила она, направляясь к шкафу.

– С какой стати?

Она открыла дверцу шкафа и отступила назад, чтобы он мог разложить вещи.

– Просто дело в том, что я заметила, как в последние месяцы с людьми стали происходить странные вещи, и не только с больными, но и среди моих коллег. Они начали бояться возвращения домой. Будто за все эти долгие годы войны у них полностью утратилось ощущение семейной близости, принадлежности кому-то и чему-то.

Покончив с вещами, он выпрямился и посмотрел на нее.

– Здесь – да, пожалуй, такое может быть. Это ведь тоже своего рода дом, и за то время, что люди живут здесь, они привыкают к этой жизни… А вы тоже боитесь возвращаться домой?

Сестра Лэнгтри моргнула.

– Нет… Думаю, нет, – медленно произнесла она и, улыбнувшись, добавила: – А ведь вы ох и непростой тип, правда?

Он широко заулыбался в ответ. Казалось, эта улыбка шла из самого сердца.

– Мне уже не раз об этом говорили, – ответил он.

– Скажете, если что-нибудь понадобится. Я ухожу с дежурства через несколько минут, но в семь я вернусь.

– Спасибо, сестра, все будет в порядке.

Она внимательно посмотрела на него и кивнула.

– Да, я тоже так думаю, – сказала она.

Глава 2

Наконец появился дневальный с ужином и загремел посудой в комнате, приспособленной под кухню. Услышав шум, сестра Лэнгтри, уже совсем было собравшаяся пойти к себе в кабинет, передумала и зашла туда.

– Что у нас сегодня? – поинтересовалась она, выставляя тарелки из шкафа на стол.

Дневальный тяжело вздохнул.

– Должно быть, мясо с овощами, сестра.

– Овощей немного больше, чем мяса, а?

– И то и другое никудышное, я бы сказал. Но пудинг совсем неплох. Что-то вроде яблок, запеченных в тесте, а сверху такой золотистый сироп.

– Любой пудинг лучше, чем ничего, рядовой. Просто замечательно, как улучшился рацион питания за последние шесть месяцев.

– Ей-богу, сестра! – пылко поддакнул дневальный.

Сестра Лэнгтри совсем уже было повернулась к примусу, на котором она имела обыкновение разогревать еду, как вдруг краешком глаза заметила какое-то движение в ее кабинете. Она поставила тарелки на стол и, бесшумно ступая, вышла из столовой в коридор.

Около ее стола, пригнув голову, стоял Льюс. В руке он держал раскрытый конверт с бумагами Майкла.

– Немедленно положите!

Он повиновался, но совершенно спокойно, даже небрежно, как будто взял конверт случайно, проходя мимо. Если он и читал их, дело было уже сделано – она видела, что все бумаги благополучно пребывали на своем месте, внутри конверта. Но как ни вглядывалась она в Льюса, ей так и не удалось ничего понять. В этом смысле с Льюсом всегда проблема: с ним никогда ни в чем невозможно быть уверенной, потому что он как бы обретался одновременно во многих плоскостях, так что и сам бы не смог с уверенностью определить, где кончается одна плоскость и начинается другая. Естественно, это означало, что он всегда мог уверить самого себя, что не сделал ничего, так сказать, необщепринятого. А ведь если подумать, то Льюс – настоящее воплощение мужчины, которому нет нужды в жизни что-то выслеживать или действовать исподтишка. Но только у него была другая история.